— Лешка, пожалуй, дело говорит, — снова подал голос старшина Шуваев. — Заснуть — не заснем… И жрать хочется. Только идти надо всем.
— От холода завтра не встанем, — поддержал его Войтик. — Раздолбаем этот грузовик. Согреемся хоть.
Двое-трое невесело посмеялись. Смерть вчера, смерть сегодня. И ночью кто-то погибнет, если сцепимся с немцами. Некоторые, их было меньше, предпочитали пересидеть в холоде, но не рисковать. Большинство, обозленные, голодные, не задумываясь о последствиях, были готовы идти в село. Патронов в достатке лишь к наганам и пистолетам, но зато есть гранаты и пулемет с полным диском. Маленький отряд под командой Князькова и Шуваева быстро, почти лихорадочно, готовился к предстоящему бою.
Гранаты — тем, кто умеет с ними хорошо обращаться. Мне оставили лишь одну, зато дали семь патронов к винтовке. Теперь будет две полные обоймы.
— Ты из нагана хорошо пуляешь, Леха, — хлопнули меня по плечу. — Ночью лучше нет оружия, чем наганы и гранаты. Уроем гадов фашистских.
Человек не так и часто бывает счастливым. Вот в этот момент я им был. Я затеял этот ночной поход, и все меня поддержали. Но в селе немцев не оказалось. Кому больше повезло, фрицам или нам — не знаю. Скорее всего, местным жителям. Нас встретили хоть и без восторга, но, в общем, радушно. Рассказали, что днем был бой. Строчили из пулеметов, убили одного германца, а второго сильно поранили. И германцы стреляли, убили одного молодого ладного парня. А потом собрались и уехали. А тело парня-красноармейца люди отнесли в дальний конец огорода и завернули в шинель. Завтра похоронят. Мы сходили и убедились, что это астраханец. Завернули поплотней в шинель и вернулись в дом.
Мы пили самогон, ели картошку с салом и грибами. Князьков подкатывался к хозяйской дочке и хвалил меня. И подвыпившие бабы наперебой рассказывали, как германцы торопились. Загрузили говяжью тушу, несколько овец и дотемна укатили, выставив из-под брезента стволы.
Я спал на полу, на сухом сене, поверх которого постелили большое рядно. Тепло, сытно, под боком храпел Прокофий Шпень, о чем-то бубнил с дедом старшина Шуваев. Князьков все крутился вокруг хозяйской дочки. Я в полусне ему завидовал, а потом словно провалился.
Через двое суток мы ночью прошли еще не устоявшуюся линию фронта и добрались до своих. Погиб сержант Шпень. Он попал под пулеметную очередь нашего «максима». Слишком бдительной и пугливой была пехота, которую мы материли во все лопатки, когда обезоруженные шли в штаб, неся на руках неподъемное тело нашего механика-водителя. Жалко мне было Прокофия, хороший мужик был. И танк умело водил. Сколько раз нас из-под снарядов выводил. Один я из экипажа остался. Так закончилось мое первое хождение на войну.
ГЛАВА 8
Неделю нас проверяли. Затем вместе с другими танкистами зачислили в запасной полк. Ни о каком продолжении учебы для нас, недоучившихся курсантов, речь не шла. Слишком сложным было положение на фронте в ноябре сорок первого. Бои шли на подступах к Москве, а если глянуть на карту, то линия фронта шла с севера на юг, через Великие Луки, Ржев, Тулу, Мценск. 17 ноября немцы взяли Ростов-на-Дону.
Наш запасной танковый полк располагался недалеко от города Усмань, километрах в сорока юго-восточнее Воронежа. Сюда пригоняли технику: новые «тридцатьчетверки», тяжелые КВ, но много было и старых легких танков. Недели две мы проходили обучение на «тридцатьчетверках», потом началось наступление под Москвой, и нас, человек семьдесят танкистов, перебросили в расположение Юго-Западного фронта.
Сто двенадцатый танковый полк, в который мы попали, срочно формировался и пополнялся техникой. Лейтенант Князьков был назначен командиром роты. В роте было шесть «тридцатьчетверок», один КВ и три легких БТ. Князьков не хотел отпускать от себя танкистов, с кем прошел октябрьские бои. С Иваном Войтиком дело решилось довольно просто. Опытный тракторист, кроме того, он проходил курсы вождения Т-34 еще в мае сорок первого года. Он занял свое привычное место механика-водителя на новом мощном танке Т-34, которым командовал лейтенант Князьков. Меня зачислили в этот же экипаж стрелком-радистом, хотя в рациях я совершенно не разбирался. Но по крайней мере пулемет был хорошо мне знаком, а связь все равно не действовала.
Все решалось быстро. Мы получили боекомплект, нас переодели в новые теплые куртки, комбинезоны. Неожиданно меня вместе с Князьковым вызвали в штаб батальона. Комбат, капитан, с орденом Красной Звезды, расспросил, насколько хорошо я знаю легкий БТ-7. Я удивился. К легкой маневренной «бэтэшке» я привык, мог заменить любого из экипажа, а из пушки и пулемета настрелялся по всем целям. Князьков несколько раз пытался вмешаться в разговор. По его словам, БТ я знал слабо, в основном находился в роли заряжающего и пулеметчика. Но парень грамотный, способный. Поэтому Князьков принял решение взять меня стажером на Т-34.
— Какие стажеры, лейтенант? — усмехнулся комбат. — Немцев от Москвы гонят, такие бои идут, а ты под бочок всю свою прежнюю команду хочешь забрать. У меня три новеньких БТ-7, а командовать некому. Сколько немцев на счету?
Вопрос был обращен ко мне.
— Примерно пятнадцать или чуть больше, — вытянулся я.
— Не врет? — кивнул он Князькову.
— Пятнадцать точно есть, а скорее всего — побольше, — ответил лейтенант. — Мне он на «тридцатьчетверке» пригодится.
— А мне — командиром БТ-7, — подвел итог разговора комбат.
Князьков всеми силами старался перетянуть меня к себе, полагая, что за толстой броней Т-34, да еще рядом с ним, я буду в большей безопасности, чем в устаревшем БТ, броню которых пробивают любые пушки. Но приказ был подписан. Мне присвоили звание «сержант», и я принял свою вторую машину. Танк был действительно новый. На свежей матово-зеленой краске выделялись царапины, полученные при погрузке-выгрузке. С одной стороны, мне было жаль покидать «тридцатьчетверку». А с другой, меня распирала гордость. Еще утром был рядовым стрелком, а сейчас уже сержант, и под моей командой целый экипаж.
Башенный стрелок, Костя Осокин, лишь недавно закончил курсы и в бою еще не был. Мне он сразу понравился. Светловолосый, с открытым простодушным лицом. В общем, наш, русак. Он, не скрывая, завидовал тем, кто попал на «тридцатьчетверки». Эти танки были в зените своей славы. Бригады «тридцатьчетверок» гнали немцев в декабрьском наступлении от Москвы. А слухи о массовых потерях легких Т-26 и БТ уже давно ходили среди танкистов.
Я рассказал Косте, что «бэтэшка» — хорошая, маневренная машина, не уступающая немецким. Сдуру можно и лоб прошибить, а если вести бой грамотно, на скоростях (я повторял слова Князькова), метко бить с коротких остановок, то немецкие танки и пушки не так и страшны. Механик-водитель Грошев (имени не запомнил), маленький, жилистый, но не в меру ехидный, тут же поинтересовался, сколько танков осталось от нашего батальона. Отвечать, что ни одного, мне не хотелось. Врать — тоже. Я уклончиво ответил, что потери мы несли большие, но и немцам доставалось.
— И где он сейчас, твой батальон? — не отставал Грошев.
Я с трудом сдержался, чтобы не послать его матом, куда подальше. Мне было обидно за погибших ребят, о которых допытывается желчный, видать себе на уме, механик-водитель. Вместо этого я резко спросил:
— Вы сами воевали, товарищ младший сержант?
— Было дело…
— Где именно? — теперь уже не отставал я.
Я имел право как командир знать о прохождении службы своими подчиненными. Оказалось, что Грошев в боевых действиях участия не принимал. Какое-то время простоял во втором эшелоне, попал под бомбежку. Вот и весь опыт. Зато гонора хватало. Все же механик-водитель, второе лицо в экипаже.
— Знаешь что, если хочешь выжить, — просто сказал я ему, — не надо хитрить, что-то из себя строить. Мы — один коллектив. Ты по возрасту старше нас. Держаться надо дружно. И приказы мои выполняй как положено. Я в командиры не рвался — начальство поставило, потому что какой-никакой опыт имею. И наступал, и отступал, и по фрицам настрелялся достаточно.
Отродясь таких длинных речей не говорил, но отношения надо было строить сразу. Подействовало. Разговор пошел проще. Поговорили об октябрьских боях под Брянском, затем меня вызвал командир взвода, младший лейтенант Голик. Посидели вместе с двумя другими командирами танков. Боевой опыт имел только один из них. Никита Голик, мой ровесник, окончил Челябинское танковое училище и на передовой находился всего ничего. Выпили спирта, закусив его хлебом с сушеной рыбой. Немного поделились друг с другом, кто, откуда, чем занимались до войны, и разошлись по экипажам.
С неделю простояли на окраине довольно большого села. Запомнились ежедневные политзанятия. В те дни шло активное наступление под Москвой, и наши политруки охрипли от бесконечных речей перед бойцами и даже местным населением. Мы тоже обсуждали наше наступление, но ни мне, ни Войтику слово «разгром» не понравилось. Дали, дают немцам по зубам! Впервые за всю войну в Европе. Но о разгроме говорить рано, когда за спиной у фрицев такая огромная оккупированная территория. Однако радовались все. Разгром не разгром, а удары по фашистам поднимали боевой дух. Были и такие, кто считал, что теперь мы двинем к границам без остановок. Но большинство положение воспринимали трезво. Разгром под Москвой — это еще не победа.
